В отважном решении Джини было что-то романтичное; но, поразмыслив и поняв, что переубедить ее нельзя, а помочь ей можно лишь советом, Батлер, сделав еще несколько попыток удержать девушку, отдал ей требуемый документ, завернутый в список личного состава роты, – единственные памятки, оставленные стойким и предприимчивым Батлером Книжником своему внуку. Пока Батлер разыскивал их, Джини взяла в руки его карманную Библию.

– Я пометила там одну заповедь вашим карандашом, – сказала она, положив книгу на место, – о которой нам обоим не следует забывать. И пожалуйста, Рубен, напишите обо всем моему отцу; Богу известно, я никогда не была мастером на длинные письма, а теперь тем паче. Я поручаю отца вам: наверно, вы скоро получите разрешение увидеться с ним. И потом, Рубен, когда вы станете разговаривать с ним, то ради Джини не обращайте внимания на его повадки и не произносите при нем латинских и английских слов, потому что он старый человек и не признает их, хотя, может быть, он и не прав. И вы сами говорите поменьше – пусть уж он выговорится, у него тогда станет легче на душе. И еще, Рубен, не забывайте про мою бедную девочку в той страшной темнице. Вы так добры, что мне нет нужды просить вас быть к ней поласковей. Утешайте ее как только можете, скажите ей… Но нет, больше невмоготу говорить о ней, потому что тогда я уйду отсюда в слезах, а это дурная примета. Благослови вас Бог, Рубен!

И, чтобы избежать дурного предзнаменования, Джини поспешно вышла из комнаты, сохраняя на лице ту печальную и нежную улыбку, которой она старалась вселить бодрость в Батлера.

Уход Джини, появившейся и исчезнувшей, словно видение, казалось, лишил Батлера способности видеть, говорить, рассуждать. Сэдлтри, вскоре вернувшийся, забросал его вопросами, на которые тот отвечал что-то невразумительное, и юридическими цитатами, смысл которых Батлер никак не мог уловить. Наконец сей ученый муж вспомнил, что в Лоунхеде должен в этот день состояться местный суд, и хотя ничего интересного там не ожидалось, «все же ему следовало быть в курсе дела, ибо он был знаком с председателем суда – весьма приличным человеком, нуждавшимся, несомненно, в юридических советах».

Как только он ушел, Батлер схватил Библию – последнее, чего касались руки Джини. К его великому удивлению, оттуда выпала бумажка с завернутыми в нее несколькими золотыми монетами. Черным карандашом она пометила шестнадцатый и двадцать пятый стихи тридцать седьмого псалма: «Малое у праведника лучше богатства многих нечестивых. Я был молод, и состарился, и не видал праведника оставленным, и потомков его – просящими хлеба».

Глубоко тронутый этой чуткой заботливостью, скрывавшей щедрость под маской судьбы, позаботившейся о его благополучии, он прижал золотые монеты к губам с таким пылом, какого не проявил бы даже самый заядлый скупец. Быть достойным ее непоколебимой решимости и доверия стало пределом его мечтаний, и поэтому он прежде всего приступил к составлению письма Дэвиду Динсу, где изложил причины, побудившие его дочь отправиться на юг. Он тщательно обдумывал каждую мысль и даже отдельные предложения, которые должны были примирить старика с ее необыкновенным решением. О том, какое впечатление произвело это послание на отца Джини, будет рассказано ниже. Батлер вручил его честному простаку, обычно закупавшему у Динса молочные продукты, который с готовностью отправился в Эдинбург, чтобы вручить письмо лично адресату. note 81

ГЛАВА XXVIII

В наши дни путешествие из Эдинбурга в Лондон – дело безопасное, быстрое и простое даже для неопытного и беззащитного путника. Множество карет и пароходов совершают беспрестанные рейсы между столицами Англии и ее северной сестры, так что даже робкий и ленивый человек, отдав необходимые распоряжения за несколько часов до отъезда, может проделать весь путь совершенно беспрепятственно из конца в конец за доступную плату. Но все было по-другому в 1737 году. Связь между Лондоном и Эдинбургом была так неопределенна и случайна, что люди, которые еще помнят те времена, рассказывают, как однажды почта из Лондона прибыла в Главное почтовое управление Шотландии только с одним письмом note 82 . Переезд совершался обычно на почтовых лошадях, причем путешественник ехал на одной лошади, а его проводник – на другой; при условии смены лошадей на каждом перегоне и выносливости всадников можно было проделать все путешествие за удивительно короткий срок. Тряска на беспрестанно сменяющихся лошадях, не оставлявшая на всадниках живого места, все же была роскошью, доступной лишь богачам; бедняки были вынуждены довольствоваться способами передвижения, данными им природой.

Джини, мужественная сердцем и легко переносившая усталость, шла со скоростью двадцать миль в день, а иногда и больше, и, пройдя южную часть Шотландии, добралась до Дархема.

До сих пор она находилась среди своих соотечественников или тех, кого не удивляли ее босые ноги и клетчатый плед: и то и другое было вполне обычно для Шотландии. Но чем дальше Джини продвигалась вперед, тем чаще эти два обстоятельства делали ее предметом насмешек и язвительных замечаний, которых в других условиях она могла бы избежать, и хотя в глубине души она считала, что издеваться над незнакомым путником из-за фасона его одежды жестоко и негостеприимно, она благоразумно решила изменить кое-какие части своего туалета, служившие причиной столь недоброжелательного внимания. Она аккуратно сложила клетчатый плед в свой узел, надела чулки и башмаки и, следуя расточительным местным обычаям, не снимала их весь день. Впоследствии она призналась, что, не говоря уже о расходах, ей было гораздо удобнее идти без башмаков, – к счастью, вдоль дороги местами рос мягкий вереск и там идти было совсем не трудно.

Плед, прикрывавший голову Джини наподобие вуали, был ею заменен на bon-gras – так она называла большую соломенную шляпу, которую надевают в Англии крестьянки, когда работают в полях.

– Но мне было очень совестно, – рассказывала она, – что я, девушка, посмела надеть такую шляпу, какую у нас, в Шотландии, носят только замужние.

Изменив таким образом свой внешний вид, Джини, по ее словам, «стала совсем незаметной, особенно если не разговаривала», – потому что ее произношение и интонации вызывали столько шуток и острот, скандировавшихся с подчеркнуто-преувеличенным шотландским акцентом, что она старалась разговаривать как можно меньше и реже. Поэтому на вежливые приветствия случайных прохожих она отвечала только вежливым поклоном, а для отдыха старалась выбирать такие места, которые, будучи вполне благонадежны, не отличались в то же время многолюдностью. Однако она пришла к выводу, что простой народ Англии, хоть и не такой любезный с путниками, как у нее на родине, где незнакомцы попадались значительно реже, все же не нарушал основных законов гостеприимства. Никто не отказывал Джини в крове, пище и помощи, причем за очень скромную плату, а иногда великодушный хозяин гостиницы, отказываясь наотрез от денег, говорил ей с грубоватым добродушием:

– Далеко тебе еще идти, девушка! Я и гроша не возьму у одинокой женщины, а тебе эти деньги в дороге верную службу сослужат.

Часто случалось и так, что добродушная хозяйка, пленившись «чистенькой, славной шотландочкой», находила для нее провожатого, или обеспечивала ей место в фургоне на часть пути, или давала полезные советы и указания в отношении мест отдыха.

В Йорке наша странница задержалась почти на весь день: отчасти для того, чтобы отдохнуть, – поскольку ей удалось получить комнату в гостинице, принадлежавшей соотечественнице, – а также потому, что она хотела написать письма отцу и Батлеру; последняя задача представляла для нее известные затруднения, ибо она никогда не отличалась литературными склонностями. Письмо к отцу было такого содержания: